– Ну, вот и проснулись.
В глазах беспомощного мужчины застыла мольба о помощи.
Медсестра заговорила с пациентом ласково, как с испуганным ребёнком:
– Не волнуйтесь. Сначала снимем электрокардиограмму, а затем я уколю вам лекарство, назначенное доктором. Вы быстро почувствуете облегчение.
Никитину не хватало воздуха. Вздохи больного напоминали всхлипывание.
Евгения Константиновна повернулась к младшей медсестре и приказала:
– Галя, оставь тряпку с ведром. Пока больной пришёл в себя, сделаем забор биоматериала. Иди побыстрее, руки тщательно обработай.
– Успеем, времени ещё достаточно.
– Уже почти пять часов утра. К шести лаборантка придёт брать кровь на биохимию. Нам надо успеть у всех взять биоматериал и обработать больных тёплой водой со спиртом.
Сестричка проворно схватила ведро и выбежала из зала.
Пробуждение Петра Петровича наступило неожиданно. Мучительная боль исчезла, и, хотя чувствовалась слабость во всём теле и тупая ноющая боль в грудине, страх сменила ясность ума. Учитель не мог определить, сколько времени спал: окно рядом с его кроватью было зашторено, ярко горели люминесцентные лампы в зале. А за окном промокший вечер провожал воскресный день. Апрельский дождь бойко стучал по отливам пластиковых окон, изредка шуршал большими каплями по стёклам.
Медсестра и врач тихо разговаривали, стоя у кровати пациента в окровавленных бинтах. Повернуть или приподнять голову учитель не мог из-за трубки во рту, поэтому прислушался. С разных сторон исходили мерные негромкие звуки аппаратов. Пётр Петрович услышал работу своего сердца. Сердечный пульс отсчитывал новую жизнь. Никитин смутно представил образ врача, которого видел, открыв глаза после… Учитель снова вспомнил свои видения в потустороннем мире. Сейчас они разными картинками, как осколки цветного стекла в калейдоскопе, возникали в памяти, но уже трудно было восстановить последовательность призрачных видений. Освободившийся от тревоги больной теперь понимал, что мытарства, которые он одолел на том свете, не что иное, как галлюцинации: следствие кислородного голодания мозга. И всё же человек, переживший страшное потрясение, полагал, что видения наполнены нравственным смыслом, что подсознание таким образом подсказывает, отчего случилось тяжёлое сердечное заболевание.
Раздумья Петра Петровича прервала старшая медсестра. Войдя в зал, она быстро направилась к коллегам.
– Виктор Викторыч, – тихо сказала медработница, – я поговорила с Яковом Анатольевичем, он разрешил пройти родственникам этого парня в отделение.
– Как мать?
– Сегодня внешне спокойна. Надо впустить. Сами понимаете…
– Да. Пока ещё в нём теплится жизнь…
– Вы проследите… – о чём-то напомнила старшая медсестра дежурному реаниматологу.
– Да, Валентина Иванна, – врач прикрыл кровяные бинты пациента лёгким белоснежным одеялом.
Благоговейно оглядевшись в палате, как будто первый раз в храме, две женщины, в бахилах и наброшенных на плечи белых халатах, прошли к указанной им кровати. Высокая молодая женщина, молчаливая, с растерянным взглядом, остановилась у ног парня. Мать, нестарая женщина, но сутулая, раздавленная горем, проковыляла к изголовью.
– Сынок, открой глазки. Посмотри на меня. Это я, мама, – словно колыбельную, пропела мать плачущим голосом. Наклонилась и поцеловала сына в щёку, свободную от бинтов.
Дежурный реаниматолог напрягся. По-разному реагируют родные на своих близких, лежащих в бессознательном состоянии в реанимации: одни плачут, умоляя спасти родственников, а другие вынимают дыхательные трубки, срывают датчики и набрасываются с кулаками на медиков, называя их извергами.
Виктор Викторович подошёл к молодой женщине, сестре пациента, пострадавшего в дорожной аварии, и что-то шепнул ей на ухо. Та взяла за локоть горюющую мать:
– Мама, пойдём. Наше время кончилось.
– Когда же кончилось, только зашли? – не хотела уходить мать.
– Мы потом ещё придём.
– Когда?
– Придём. Через несколько дней.
– Нет, не придём, – застонала женщина. – Господи… Это ты, сынок, меня позвал проститься. Сынок, прости меня, – упала мать на колени перед умирающим сыном.
Молодая посетительница растерялась. Врач и медсестра отстранили её, подняли на ноги мать, рыдающую у одра сына. Пытались вывести женщину из зала, но она, глядя в сторону сына, молча вырывалась из рук работников реанимации.
– Сынок! – сорвался крик с материнских губ. – Как мне без тебя жить? – женщина зашлась в рыданиях. Белый халат упал с её трясущихся плеч. За медиками, волочившими безутешную мать к выходу, следовала, в слезах, сестра парня.
У Петра Петровича комок подкатил к горлу. Мать Никитина, нежно целующая взрослого сына в голову, предстала перед глазами, как живая. Нарастало волнение в груди больного учителя. Дышать становилось тяжелее. Завопил кардиомонитор.
Дежурный реаниматолог поспешил на тревожный сигнал аппарата.
– Не нужно волноваться, – успокоил пациента внимательный доктор. – Женя, укол, – обернулся он к медсестре.
– Валентина Иванна, я всё сделала, – подойдя вплотную к старшей медсестре, тихо сказала молодая сестричка. – Что-то ещё нужно сделать?
– Ничего, – приветливо ответила Валентина Ивановна, довольная работой своей подчинённой. – Присядь, Галочка, отдохни, пока есть время. Сегодня нас трое.
Младшая медсестра подошла к белым шкафам, на полках которых лежали лекарства в упаковках, и взяла рядом стоящий тёмно-серый офисный стул. Присела у сестринского поста, рядом с Валентиной Ивановной.
– Как твоя девочка?
– Поправляется. Температуры нет, но в детский садик не водим. Бабушка моя сидит с ней дома, – охотно поделилась Галина, как будто ждала, что хотя бы кто-то поинтересуется здоровьем её малышки. – Все дети болеют. Поголовно, – подняла взволнованная молодая мама тонкие брови.
– Детки всегда в детском саду болеют. Не переживай, Галочка, – сочувственно улыбнулась медсестра. – Деток много в группе, они друг от друга заражаются. Это хорошо, что девочка дома. Пока все не переболеют в группе, нет смысла вести в детский сад.
– Да, – согласилась младшая медсестра. – Поэтому и не ведём. Подумали, раз есть кому присмотреть за ребёнком, так пусть дома побудет.
– Видишь, всё обошлось, а ты плакала, – подбодрила Валентина Ивановна сослуживицу.
– Знаете, как жалко ребёночка? – дрогнул голос, слёзы крохотными бриллиантами заблестели в глазах Галины. – Сердце чуть не остановится. Бегаю здесь, на работе, а сама только об Оленьке и думаю. Как она там? То и дело звоню домой. Спрашиваю у бабушки: «Как Оленька дышит? Температура выше не поднимается? Ела она сегодня что-нибудь или опять отказалась от еды?» Не дождусь утра, когда смена закончится. Бегу к моей доченьке. Посмотрю на неё, подержу на руках, и так мне хорошо на душе станет, – по-детски всхлипнула молодая мама.
Пётр Петрович вспомнил себя в детстве: он был болезненным мальчиком. Часто вирусные инфекции укладывали его в постель на неделю. Выздоровление всегда шло трудно, с переменным успехом: то болезнь отпускала, то снова иссушала нутро жаром. Мать металась из школы домой, страдала, но взять бюллетень не могла: администрация школы требовала выполнить программу по учебному предмету. За отставание по программе следовал выговор, а иногда и увольнение, если оказывалась под рукой «достойная замена». Завуч школы, «железная леди», требовала от молодых педагогов подробных конспектов и каждый день, перед началом занятий, проверяла тетради с планами уроков. Мать, боясь потерять работу, корпела над конспектами и ученическими тетрадями наравне с отцом, тоже учителем. В начале семидесятых годов в провинциальном городе считали, что потеря работы – это позор. Позор невостребованности. Осуждали людей, переходивших из одного учреждения в другое в поисках работы по душе или с хорошим окладом. Таких называли обидным словом «летуны». Семья Никитиных зависела от общественного мнения: бабушка следила за «честью семьи», не позволяя никому из знакомых усомниться в «порядочности» сына и снохи, поэтому сама и выхаживала внука, давая возможность «детям» самоутвердиться в обществе.
Память взрослого человека достала из своих архивов детские воспоминания: мать вечером присаживается на постель больного сына, ласковой рукой приглаживает его растрёпанные волосы, трогает лоб, подаёт чашку с кисло-сладким морсом из клюквы, ободряюще улыбается; ночью, услышав болезненный стон «бедненького сыночка», подбегает к детской кровати и берёт его, худенького мальчика с тонкими длинными ногами, на руки, нежно целует лицо и что-то приговаривает, отчего отступают жар и головная боль.
Воспоминания из детства прервал негромкий лязг связки ключей. Старшая медсестра открыла сейф для хранения сильнодействующих препаратов, достала оттуда маленькую тёмную бутылочку.